Полярное Зауралье, Салехард, Лабытнаги… Во рту от этих слов вкус снега и ветра. И хочется по-детски спросить: куда деваются в долгую полярную зиму-ночь птицы и звери, а заодно олени и их хозяева-ненцы?
Полярная крачка улетает зимовать к Южному полюсу. Ненцы и их олени остаются. Это их земля, их дом. Они научились жить в краю вечной мерзлоты, где даже летом не жарко в торбасах из оленьего меха. Но чтобы жить так, как жили здесь испокон веков, кочевать с оленями с пастбища на пастбище, — нужна тундра. Богатая разнотравьем во время короткого лета, синеющая чистыми водами, а не загаженная нефтяными отходами и не вспоротая гусеницами вездеходов...
А между тем у путешествующего готов новый вопрос: а чья действительно эта земля? Уж не других ли кочевников — газо- и нефтедобытчиков? Они коротают жизнь в поселках-помойках, и их промыслы смердят. Глаз ищет колючую проволоку и пулеметные вышки. Но никто не бежит и никто не стреляет. Сообща, безмолвно они убивают тундру.
Когда же бараки рассеиваются под вертолетным винтом, гринписовские тревоги уступают место благоговейному трепету перед невозмутимостью и величием тундры. Серый горизонт размыт, низкие облака стелются по зарослям кустарников, путаются в ветвях редких лиственниц, ласкают озера, островки, болота, безымянные речки... И возникает глупая уверенность: птицы и рыбы, олени и медведи, ненцы и их чумы будут всегда. Мы не успели все извести, а наши дети окажутся умнее и рачительнее нас.
Рубрику ведет Лидия Пешкова
Рассказ: Корнелиус
Ему показалось, что он видел Кэти, ждущую его терпеливо посреди длинных вечерних теней, пока он медленно, прихрамывая шел по дороге.
Его верная Кэти! И под холодным ноябрьским ветром, треплющим ее кудрявые волосы, она всегда будет ждать, глядя тревожно и с надеждой вдаль. Он попытался крикнуть, но ветер отнес его слова в сторону. Кэти зябко поежилась, повернулась и вошла в дом.
Наверное, она не узнала меня, подумал он. Небритый, оборванный, грязный.
На Кэти было новое платье, синее, как всегда. Интересно, что Кэти при любой моде умела быть потрясающе привлекательной. Она чувствовала стиль, но сама всегда оставалась той же.
Но я не тот! Возбуждение боя, удар, боль, смятение — все это ушло. Даже после того, как он упал. Корнелиус продолжал следить за ходом битвы, но постепенно реальность отступила, и его окружили бесплотные тени. Когда бой закончился — спустя несколько часов или дней, он не знал точно, — он встал и побрел прочь, на виду у англичан. Пересек равнину, направляясь на север, домой. Он шел к своей Кэти.
«Лучше, — решил он, — держаться подальше от реки, потому что кругом шныряли вражеские патрули». Неоднократно ему приходилось пригибаться, искать укрытие, как только он слышал шаги или приглушенные голоса патрульных, высматривающих в кустах неприятельских лазутчиков.
Было очень трудно отличить друзей от врагов даже днем, и совсем невозможно — ночью. Часто ему мерещилась знакомая речь с характерным родным акцентом, но он не осмеливался выйти вперед, потому что в те времена и семьи были разделены на лоялистов и сторонников независимости.
Корнелиус боролся с усталостью. В полуобморочном состоянии он шагал дальше, не давая себе слишком много отдыхать, и упорно двигался вперед, к своей Кэти, стараясь не попасть в руки врагов. Сначала он пытался найти свой полк, но, похоже, в живых никого не осталось. Да и глядя на себя, он скоро понял, что его солдатская служба кончилась.
Им двигало страстное, чуть ли не паническое желание — скорее увидеть Кэти.
— Слушай меня, Кэти, — настаивал он. — Если я не вернусь, тебе не обязательно...
— Ты не должен говорить так. Ты вернешься.
— Но если нет, Кэти...
— Перестань, — сказала она твердо.
— Но деньги, Кэти! Если англичане...
— Если придут англичане, то я ничего не знаю, и деньги им не достанутся.
Кэти была спокойна, как всегда. Рассудительна. И печальна. Корнелиус поцеловал ее и ушел, унося секрет с собой. Он не говорил об этом и в своих письмах, потому что Кэти могла дать прочитать их Хендриксу, а Корнелиус хорошо знал этого старого сплетника и лоялиста.
Но теперь надо было спешить, потому что Бруклин эвакуировали, и англичане выиграли сражение у Белых равнин. Корнелиус боялся, что если они продвинутся еще немного севернее, то захватят и его ферму.
Правда, он не видел и не слышал пока никаких признаков наступления на север. Он пошел прямо по дороге. На нем не было военной формы, да и вообще он ее никогда не имел. Но при нем по-прежнему оставалось ружье. Без патронов. Оно все равно пригодилось — как опора во время ходьбы.
Теплая куртка, которую сшила Кэти, давно порвалась.
— Зачем мне куртка, Кэти?
— Пригодится. Возьми, пожалуйста.
Кэти рукодельница. Она может и шить, и вязать, и красить сукно. Кэти огорчится, увидев, во что превратилась эта красивая синяя куртка, и еще больше огорчится, когда увидит его раны, которые снова открылись и причиняли ему боль.
Вдоль дороги лежали его друзья, застывшие, ужасные — погибшие в бою. Две церкви стояли по краям деревни, как две незажженные свечи. В лунном свете Корнелиус узнавал чью-то одежду и чье-то лицо.
Ослабевший, почти в бреду Корнелиус чуть не упал от боли. Но страх, что он таким образом превратится в часть этой стены из мертвецов, заставил его найти в себе силы и двигаться дальше. Кончится когда-нибудь это кладбище?
Свежий воздух и широкая дорога немного привели его в чувство. На следующий день было уже гораздо легче идти, особенно с мыслями о том, что он все ближе и ближе к Кэти.
Он думал, как покажет ей тайник, объяснит, как избежать смертельной опасности, к кому обратиться за помощью — все это позволило ему преодолеть последние сотни футов.
Корнелиус надеялся подсмотреть Кэти в окне — не хотел сам предстать перед ней таким грязным и оборванным. Он спрячется до темноты в сарае, умоется и почистит одежду. Затем он постучит в дверь...
Совсем замерзнув, Кэтрин вернулась домой и теперь стояла у окна, испуганно глядя на дорогу. От окна сильно сквозило, поднимался даже слой краски на обшарпанной раме. В сумерках по скоростной дороге в конце улицы проносились машины.
На секунду ей показалось, что она снова увидела его, человека на дороге. Едва различимая фигура. Он не обращал внимания на машины, и вдруг, она не знала как это объяснить, он шагнул на их улицу и затем скрылся в сарае.
Кэти уже давно не пыталась понять, кто он такой. Один раз она сказала о нем отцу, когда они сидели на ступеньках перед домом.
— Кто этот мужчина? — спросила она.
— Какой мужчина, Кэти?
— Тот, который каждый вечер спускается с дороги. Он заходит в наш сарай — и все. Или мне это кажется.
— Где он сейчас?
— Я же говорю тебе. Он только что зашел в сарай. Отец немедленно пошел к сараю, чтобы проверить. Но дверь была закрыта снаружи на висячий замок.
— Похоже, кто-то протоптал себе тропинку через наш сад, — объяснил отец.
Но все частные дома поблизости постепенно вытеснил большой торговый центр. В округе находилось только несколько фабрик, и всюду — заасфальтированные дорожки. Так что объяснение звучало неубедительно. С тех пор Кэти перестала искать в этом логику.
Со времени ее возвращения из Нью-Йорка для ухода за отцом, Кэти так и не смогла избавиться от странного чувства. Она часто видела этого мужчину — или по крайней мере думала, что видела его, и всегда ей при этом делалось страшно.
Усилием воли она заставила себя сосредоточиться на действительности и подавила желание побежать к сараю — проверить, там ли сейчас отец. Что касается таинственного незнакомца, она не была уверена, то есть не совсем уверена, что он вообще существует.
Она задернула шторы и зажгла лампу. До темноты еще оставалось время, но огонь в камине, приглушенный свет лампы, помогали ей отгородиться от голых стен, от грусти, которая всегда охватывала Кэти осенью, как только веселые клены начинали ронять на землю свои яркие листья.
Она решила, что неплохо бы сейчас поужинать.
Скоро придет отец. Если она поторопится, то успеет до темноты приготовить что-нибудь поесть, и тогда можно посидеть в теплой библиотеке, а потом сразу лечь спать. Такой вот примитивный ужин. А что на десерт?
— Только не магазинный пудинг, — скажет отец.
— Тебе понравится, — ответит она, зная, что это неправда.
Отец ненавидел, как Кэти чисто символически «экономила» деньги и время.
Кэти посмотрела в окно. Стало совсем темно. Массивный старый сарай не выглядел таким веселым и живописным, как днем, когда лучи солнца играли на грубом желтоватом камне стен, прочно врытых в землю и увитых плющом.
Отец наверняка сейчас к сарае.